Ты его уже любишь?Мелисса Фей Грин
перевод с английского
Рассказ я нашла на вебсайте американского журнала для усыновителей. Там полно ценной для усыновителей информации. Рекомендую.
Разрешение на перевод дала автор рассказа. Это ее
вебсайт. Там можно посмотреть фотки уже подросшего Джесси. Мелисса не только мама 7-х (после Джесси, они с мужем усыновили еще 2-х), она еще и писатель-журналист. Там есть ссылки на ее книги.
Советы (тоже переводные), как бороться с депрессией после усыновления, на второй странице обсуждения. 
Я поняла, что у меня проблема, когда зарыдала из-за того, что понадобилось застелить простынь моих детей чужаку (ведь в возрасте четырех с половиной лет он все еще писался в постель).
Мой отказ от фотографирования ребенка в течении первой недели его пребывания в Америке свидетельствовал о том же (ведь это означало бы, что он здесь был, и фото стало бы доказательством этому). Как, впрочем, и мой запрет на фотографии всей семьи вместе (он испортил бы ее, присутствуя среди моих 4-х своерожденных детей).
И еще был день, когда в продуктовом магазине кассир радостно спросил, не хочу ли я пожертвовать доллар бездомным на обед в День Благодарения, а я в ответ в холодной злобе проскрежетала: “Я …уже… пожертвовала ...достаточно.”
Я лежала в своей постели среди ночи и думала: "Kто-нибудь меня найдет, если я сяду в машину и после ночи за рулем сниму номер в гостинице в какой-нибудь Индиане?" Это тоже было сигналом, что у меня есть кое-какие проблемы с нашим сыном Джесси. Мы усыновили его в Болгарии за 3 недели до этого.
Мой муж был в курсе. Я рассказала ему, растолкав его посреди ночи. Мы проговорили до утра. Я настаивала, что мы изуродовали свои жизни и жизни наших детей, которым тогда было 7, 11, 14 и 17. "Это не то же самое, что привезти ребенка из роддома," - рыдала я.
Дон был удивлен, но ответил мягко: "А по мне это совершенно тоже самое". Я отвернулась и позволила этому смешному мужчине уснуть. Всю ночь я мяла и колотила подушку, чувствуя панику, горечь и раскаиваясь в содеянном.
Однажды утром я взяла телефон и спряталась в одной из комнат, позвонила в агенство по усыновлению и прошептала: "Я не думаю, что я могу это сделать. Могу ли я вернуть ребенка?"
“Так, понятно... ”- ответил мне дружелюбный женский голос. “Мне никто не задавал раньше такие вопросы. Подождите, я поищу кого-нибудь, кто об этом знает.”
Итак, я была первая в этом агенстве, кто задал подобный вопрос, самая первая такая фиговая усыновительница, и это лишило меня голоса. Я не смогла ей ответить и просто повесила трубку. Мои мучения сразу стали в два раза сильнее.
“Ты представляешь, что я сделала с собой? ”- плакалась я приятельнице, указывая на ребенка. Джесси с аккуратной челкой и темными глазами в это время сидел на крылечке дома, пытаясь научиться играть с кубиками. Тем утром он уже выяснил, что кубики не едят, но что именно с ними делают, ему не было ясно. А я в своем ужасном настроении не могла ему показать.
“Можешь вспомнить, почему ты хотела усыновить?” - спросила моя подруга, изо всех сил стараясь меня поддержать. Она считала, что ребенок совершенно нормальный, даже милый.
“Нет!”- всхлипнула я. “Не могу. Это была не я. Я не знаю человека, который принял то решение. О чем она думала?”
Разумеется, я знала, о чем я думала, принимая решение об усыновлении: "Наши дети замечательные. Наш дом полон любви. Мы хорошие родители. Приведем еще одного ребенка и продлим себе удовольствие".
Ха-ха! Это было ошибкой. И вот я почти не вижу своих 4-х детей вместо того, чтобы ими наслаждаться. Каждый раз, когда я хочу провести минутку с одним из них, Джесси влетает в комнату и вешается на меня. Он в таком восторге от того, что у него есть мама, даже вечно хмурая и угрюмая, как я. Он тащит меня с собой в ванну. Он хочет, чтобы я сидела с ним, когда он кушает. Он не засыпает, если меня нет рядом. Если меня не видно, то падает на пол, крича и пинаясь.
Мой окружающий мир стал плоским. Я медленно вела машину рядом с домом, и мне щемило сердце от того, что дома и садики стали приплюснутыми и почти бесцветными, как картинки в комиксах. И теперь я не помещалась в эти до боли знакомые картинки.
Мне никогда не приходило в голову, что у меня классическая “депрессия после усыновления”. Я не знала, что это вполне обычное явление для усыновителей негрудничков. Причины тому разные. Но наверняка одна из них та, что взрослые быстро привязываются только к беспомощным крошкам с огромными глазами, а не к упрямым не говорящим по-английски и строящим рожицы 4-х летним болгарам, пусть даже и таким, которых хочется усыновить с первого же взгляда. Критический период установления связи между матерью и ребенком пропущен, и теперь ребенок неожиданно свалился на голову родителю прямо в ботинках.
Директор детского дома, затерянного где-то в болгарской сельской местности, просто повернул за плечики маленького мальчика, указал на меня и сказал: "МАМА". Этого было достаточно для Джесси: молния промелькнула в его голове, и архетип матери материлизовался. Он мгновенно стал мне предан, он мгновенно стал заботиться обо мне.
Джесси никогда не имел проблемы с бондингом или привязанностью, но у меня они были. Я не могла себе представить, как я выживу после усыновления. Меня скрутило ужасное чувство, кошмарная мысль, что все эти ежедневные обязанности по уходу за ребенком, которые я выполняла тысячу раз для своих детей, я не могу выполнить для ребенка, которого я не люблю. Это как приятель твоего ребенка, который остался переночевать и теперь никуда не уходит. Когда же его заберут?
И вот когда я начала рыдать над простынями, я сказала себе: “Ты плачешь о постельном белье. Ты не справляешься.”
И после этого: “Тебе нужна помощь.”
“Ты полностью вымоталась, - сказала мне доктор, которого я посетила на следующий день, - Ты спишь?”
“Нет.”
“Кушаешь нормально?”
“Нет.”
“Ты смогла отоспаться после возвращения из Болгарии?”
Несмотря на то, что прошло 3 недели, я все еще не отоспалась.
“Ну, тогда я дам тебе лекарства, которые помогут тебе спать,”- сказала доктор.
Я разрыдалась. “Мне нужно что-то более существенное. Я рыдаю из-за ... постельного белья!”
“Хорошо, хорошо...,”- сказала доктор. Она знала меня 15 лет и никогда не видела в таком раздрае. Она принесла мне какой-то образец рекламного лекарства. Бесплатно. Я схватила его. Забралась в машину, открыла бутылочку и проглотила таблетку. Без воды, без разжевывания. Мне сразу полегчало. Меня не заботило, что в инструкции утверждалось, что эффект лекарства проявится только через 6 недель после начала приема. Плацебо эффект смог оттащить меня от края.
Были и другие верные поступки. Я сказала друзьям, что я в плохой форме. Я никогда раньше не просила о помощи и не была так напугана и уязвима. Мои друзья слетелись мне помочь. Они сидели со мной. Они помогали присматривать за Джесси.
Мои друзья также дали мне хороший совет. “Ты не обязана любить его,” - сказала мне добрая приятельница, попивая кофе. “Просто сделай вид, что его любишь. Он никогда не узнает, что это не так. У него не было мамы. Он сейчас на небесах от счастья. Просто притворись. Твое притворство будет самым замечательным, самым знаменательным, что произошло в его жизни.” И это было очень успокоительно.
Пока я притворялась, пока я делала вид, что я люблю его, я обнаружила, что мое тело не возражает - мои губы его целовали, мои руки с удовольствием гладили его по голове, даже если мое сердце восставало против моих действий, и мой мозг каменел от сожаления.
“Ты его уже любишь?”
Такая ужасная штука для нас и для наших приемных детишек, что мы, усыновители, задаем себе этот вопрос. Мы не спрашиваем себя, любим ли мы детей, которых мы сами родили. Вот этот лохматенький парнишка сидит за столом, с трудом отдирает шкурку с сосиски перед тем, как сьесть ее, и смотрит на меня своими лучистыми глазами, а я только и могу, что спросить себя: "Ты его уже любишь?"
Он совершенно точно любил меня, и эта крошечная, постоянная и безусловная любовь заманила меня, как приманка.
Однажды ночью, в первый месяц пребывания Джесси в нашем доме, я не спала. Я вышла из своей спальни и пошла на первый этаж в свой кабинет, где и улеглась на диванчике. Посреди ночи Джесси, который тоже гулял по ночам, нашел меня и улегся рядом. "Фиг! Он нашел меня! Вот фиг!”- я была зла и чувствовала себя пойманной. Однако я не могла не получать удовольствие от того, что его маленькое теплое тельце прижимается ко мне и сладко посапывает. Как только рассвело, я выскочила из постели и постаралась отдалиться. Он проснулся, нашел меня на кухне, взял за руку и привел обратно в мой кабинет. Показал пальчиком на тот диванчик, где мы спали, и сказал на своей смеси детского лепета, болгарского и английского: "Мама бай-бай. Шесси бай-бай (Мама спит, Джесси спит.)” Весь день он напоминал мне, смеясь и показывая на себя, об этом нашем замечательном достижении, о нашем прекрасном секрете. А ночью я заперла дверь своей спальни и слышала, как он ищет меня внизу.
Он восхищался всем, что я делала. Однажды вечером я собиралась куда-то, он сидел на моей постели, болтал ногами и смотрел, как я одеваюсь. Я одела чулки, сорочку, туфли на низком каблуке, но до того, как я застегнула сатиновую блузку, Джесси неожиданно соскочил с кровати, чтобы меня обнять. “Ой, Мама!” - плакал он.
И его нежность смягчила меня. Я больше не была уверена в том, что он уедет, и начала верить, что он останется. Он начал позволять мне исчезать из его поля зрения на несколько минут. Я смогла проводить свою семилетнюю дочь Лили в школу, наслаждаясь каждым шагом и каждым глотком осеннего воздуха, как будто небеса снова открылись для меня. Я смогла послушать, как моя дочь играет на виолончели,
а мой старший сын на тромбоне, без того, чтобы маленький болгарин висел на мне.
Однажды после обеда, усталая и раздраженная в ответ на его просьбу “Баранка, Мама? Баранка?”, я рубанула по суховатой баранке так, что нож соскочил и порезал мой палец. Джесси побежал за мной по лестнице в полном ужасе, его глаза были широко раскрыты и полны слез. Он стоял рядом со мной, пока я сидела на крышке унитаза, пытаясь остановить кровь; он гладил и гладил мое плечо и потом сказал: “Мама! Нет баранка. Нет баранка.” Он пытался помочь, отказываясь от баранки.
Позже он встал на цыпочки, дотянулся до ящика и вытащил нож-виновник. “Мама нет. Папа. Мама нет. Папа.” Он имел в виду, что я не должна больше пользоваться этим ножом, пусть это делает папа.
И немного позже он поправился: “Мама нет. Франи нет.” Франи - это наш терьер, которого он обожал. Не знаю точно, пытался ли он защитить двух своих самых любимых существ от плохого ножа или считал меня настолько же способной с ним управляться, как была способна к этому наша собачка.
И наконец, ближе к вечеру, он пришел ко мне с пластиковым ножом. Где только нашел? Вложил его в мою забинтованную руку и сказал уверенно и спокойно: "Мама".
Что я тогда чувствовала, пока смеялась и плакала, приняв нож и обнимая малыша? Может действительно ... неужели? К тому времени я уже старалась изо всех сил прекратить мучать себя своим дурацким вопросом по тысяче раз на дню. Я уже знала про депрессию после усыновления и знала, что этот самодопрос совершенно бесполезен.
Я, собственно, уже собиралась к психологу, но после этой истории с баранкой, после того, как Джесси дал мне свой пластмассовый ножик, я отказалась от встречи с психологом и записалась к парикмахеру.
Я взяла Джесси с собой. Если он думал, что я красавица до стрижки, то после нее я стала просто неотразима в его глазах. Стрижка была для него великолепным и величественным событием, полным запахов духов, лака для волос и бесплатных конфеток в тарелочке. Я вела машину домой и смотрела на него, сидящего на заднем сидении. А он с полным ртом конфет отвечал мне широкой, липкой улыбкой.
Люблю ли я его?
Нет, я больше не задавала себе этот вопрос.
Отредактировано: mos_ka в 23 мая 2009, 00:50
Ты его уже любишь?, Депрессия усыновителей I
15 мая 2009, 21:53
