Бывшая директор детского дома, из которого усыновили всех детей, рассказывает о том, почему в России столько сирот и почему выгодно быть сиротой.Социальное иждивенчество – это когда все дается и даром, когда не понимаешь, не знаешь цену этого. Когда ты в это не вложил, не то, что ни копейки, а никаких усилий.
У Макаренко было так: если не поработаешь, то не поешь. А в нынешних детских домах детей нужно обеспечить всем необходимым, чтобы они ни в чем не нуждались, чтобы они в прекрасных условиях жили – это главное! Не в том, что у них внутри, кем они себя ощущают, а чтобы был соблюден внешний антураж.
Наши детишки не умеют и не хотят мыть посуду, убирать; более того, это вообще запрещено законом!
Понимаете, до смешного! 17–18-летняя девочка – и мы не имеем права ее заставить помыть, убрать, постирать. А в результате, ребенок после выхода из детского дома должен уметь все это делать и, самое главное, – хотеть работать, учиться, растить своих детей. Но в реальности – все совсем иначе! То есть за государственный счет, за деньги нашего народа мы обеспечиваем этому же народу постоянное бремя в виде социальных сирот!
Я высчитала, сколько за полтора года Москва вкладывает в выпускника детского дома. От семнадцати с половиной до восемнадцати с половиной лет – это 5 миллионов, 320 тысяч по ценам 2010-го года.
Тогда я считала, что однокомнатная квартира стоит четыре миллиона шестьсот тысяч, сейчас уже больше. Потом идут всякие пособия и льготы. Потом деточка может встать на учет в службу занятости, получать хорошее пособие по безработице, где-то сорок тысяч. То есть, чтобы сирота не работал, государство платит ему сорок тысяч!
Даже если ребенок-сирота ещё в детдоме и устроен в какой-то колледж, но на учёбу не ходит, его невозможно лишить стипендии и невозможно отчислить. Я пробовала – не получалось, никто не хочет с этим связываться.
Ребенку восемнадцать лет, ему платится стипендия тысяча триста рублей, плюс социальные деньги, которые ему положены как сироте. Тогда это было десять тысяч, а сейчас это от двенадцати до пятнадцати. Плюс к тысяче трёмстам. То есть, у него на кармане получается четырнадцать-пятнадцать тысяч ежемесячно.
Казалось бы, самые лучшие наши человеческие побуждения – оградить ребенка ото всего, но они же из этого ребенка и делают иждивенца. Морального социального инвалида, который безбедно живет и вдруг в 23 года эта «халява, плиз» прекращается.
Давали-давали, а тут, раз: все, ты взрослый, ты должен сам работать, сам учиться, уметь при этом все это делать, хотя никто тебя этому всерьез не учил. Может, учили, показывали, рассказывали, но учиться печатать и печатать – это совершенно разные вещи.
Потом, еще беда, что в наших детских домах, когда ребенок что-то натворил, что-то не так сделал, мы наказываем его трудом!
А каким трудом можно наказать? Естественно, не построить-разобрать что-то. Помыть в коридоре полы – для девчонок наказание. Ну, убраться еще где-то. Заставить мыть туалет мы не можем, — не дай Бог, эта деточка пожалуется, это великие проблемы – с этим никто не связывается. Убрать снег на дворе – для мальчишек. Помыть полы, которые они же и затоптали. Посадить цветы весной – наказание!
И как результат: труд ассоциируется с наказанием. Эти дети должны выйти, научиться чему-то и трудиться всю жизнь! И они это воспринимают как наказание. Это для нас нормально, что за собой нужно тарелку убрать – не просто закинуть куда-то, а помыть. Маме надо помогать, больных и слабых оберегать– у них это понимание не сформировано. Всегда действовал закон джунглей «кто сильнее – тот и прав».
Когда наши деточки попадали в патронатные семьи, то очень быстро оттуда возвращались. Потому что их заставляли работать. За кем-то тарелку помыть, в детский сад за ребенком сходить. Заканчивался праздник, начинались будни, а с ними обязанности, требования, усилия и условия.
Возвращались они по-разному: иногда инициатором были детки, зачастую, конечно, родители. Как правило, проходило от силы два-три месяца, и ребятки старше двенадцати-тринадцати лет вылетали из семьи.
Понятно, что сначала «медовый месяц» – с ними заигрывали, а потом все равно начиналась жизнь: от них требовали уроки учить, вынести ведро с мусором, элементарные вещи – и они это воспринимали как принуждение.
«Извините, вы же деньги за нас получаете, так и делайте все сами!», – нередко выговаривали они приемным родителям. В детском доме были воспитатели, повара, прачки, уборщицы, дворники, а здесь что, самому? Да, конечно! Чем ребенок младше, тем более безболезненно он к этому относится. А в подростковый период начинались серьёзные проблемы.
Я была директором тридцать седьмого детдома, и у нас была целая программа социализации. Мы пытались из своих детишек сделать людей, которые смогли бы жить и выживать сами. То есть по закону очень многие полезные вещи делать нельзя, но по выходным же нет проверок прокуратуры и санэпидемстанции. И вот выходные для взрослых ребят поначалу были «чёрными днями».
По субботам и воскресеньям я отпускала всю кухню, и мы выдавали сырые продукты: мясо и все такое – все в группу. Для этого группы были оборудованы: холодильники стояли, микроволновки, плиты, посуда – все необходимое. Воспитателям запрещалось вместо детей готовить, они могли только подсказывать, сколько солить, что за чем класть в кастрюлю.
В детском доме шестиразовое питание! Еще два раза они имеют возможность покушать в школе и колледже, их же там тоже кормят. Что происходило?
Утро, все лежат, спят, ждут. Первые, кто встает пораньше, ныряют в холодильник и съедают колбасу, которая на бутерброды, сосиски – всё готовое. Быстро все за всех съел и лег спать дальше.
Тем, которые просыпаются позже, достается невареная гречка, грязная картошка и еще что-то. Походят, а делать-то нечего…. В субботу и воскресенье я часто была на работе: должна была все это видеть. Ребята не могли и не хотели что-либо делать даже для себя. И это притом, что многие учились на повара в колледже.
Потом, в конце концов, слышу: начинают греметь кастрюлями; пахнет гарью, потому что они это дело, естественно, спалили. Потом, что делать? Есть-то хочется. Они сбрасываются деньгами, а деньги у них есть; добегают до ближайшего магазина, покупают все ингредиенты заново.
Я с ними воевала два месяца. Чего добилась? Через два месяца они начали назначать дежурных: одни готовят завтрак, вторые обед, третьи ужин. Дежурный стал раскладывать. Потому что в детском доме обычно знаете, как? Кто первый встал – того и тапки. Садятся, обняв тарелку руками, чтобы никто не отобрал.
На деньги, которые раньше уходили на сигареты, они вынуждены были докупать какие-то ингредиенты, потому что в детском питании не положено в фарш добавлять, как дома, молоко.
Спрашивали, как правильно, как лучше, как по-домашнему, стали в блюда какие-то приправы добавлять. Ни одного отравления не было. Денег стало меньше уходить на всякие вольности. Это очень серьезный побочный эффект.
И вот научились мои деточки готовить, потом приносили в кабинет тарелку супа, приготовленного собственными руками, и каждый ждал обязательно похвалы! Я всегда хвалила, даже если были какие-то нюансы. А они с такой гордостью слушали!
Потом стали уже что-то придумывать, сервировать. Стала покупать им книги с кулинарными рецептами, они научились готовить и убирать посуду.
Следующий шаг – закрыла прачечную для старших ребят. Стирать не умели ни девчонки, ни мальчишки.
Купила в группы стиральные машины, хорошие – на пять, на восемь килограммов сухого белья, поставила. Запретила прачкам брать в стирку белье, одежду от ребят из старших групп. Они сдавали только постельное белье и полотенца.
И вновь «нововведение» вызвало протест. В немецкую стиральную машину, в барабан, забросили вилку и разнесли машину напрочь. Саботаж. Стиральная машина за двенадцать тысяч.
После этого ребята вынуждены были стирать свое белье на руках хозяйственным мылом в течение нескольких месяцев. Стирали – это очень громко сказано – они «возюкали».
Когда я узнавала, что идет санэпидстанция, у нас бывал самый большой кавардак в детдоме, потому что мы срочно снимали все застиранное черное белье, прятали и выдавали новое, белоснежное.
Проходила санэпидстанция, мы все снимали и возвращали обратно. В результате, урок был усвоен. Следующую стиральную машину никто испортить уже не пытался.
Они научились стирать. Раньше одни трусы закинут в машину на 8 килограммов, высыплют туда полпачки порошка и все.
Воспитатель, как терпеливая мама, рассказывала, показывала, объясняла, почему нельзя стирать вместе белое и цветное, почему нельзя сыпать в машинку любой порошок и ещё очень много разных «почему?» Научили, поставили им три корзины, чтобы они сортировали белье – белое, серое, цветное отдельно – и по выходным кто-то один, по очереди, запускал стирку.
Научились гладить. Были дежурные, который стирали, гладили, пылесосили, выносили мусор.
Потом заключили договор с Домом ребенка, и раз в неделю на целый день отправляла туда девчонок с психологом водиться с ребятишками.
После этого они стали шить, вязать – каждый для своего подшефного ребенка. Стали бросать курить и ранние половые связи тоже прекратились, во всяком случае, бурных разборок из-за мальчишек больше у девочек не было.
Когда мы заключали договор с домом ребенка, я попросила специалистов, чтобы они сконцентрировались в своем рассказе на том, почему рождаются такие больные малыши. Там были и даунятки, и с водянкой головного мозга – с разными патологиями дети. В группу «волонтеров» включали девчонок с десяти лет, которые потом выросли с вполне сформированными взглядами: даже курящих среди них практически не было. С мальчиками дружили, но, видимо, уже с головой дружили.
А с мальчишками… Как заставить мальчишек работать? Чтобы они хотели работать сами? Единственный способ – нужно было, чтобы это им было выгодно и интересно.
У всех деточек обязательно были родственники. Мы сделали рембригаду из мальчишек, покупали им обои, материалы всякие для ремонта квартир их родителей. Бригадиром ставили того парнишку, чья квартира, чьи родители. И лучшего бригадира не было!
Подход был другой. Попробуй, заставь их что-то сделать в собственной комнате в детдоме – никогда в жизни, это не ценится. А тут научились и стирать, и убирать, и готовить, и ремонтировать.
Чем страшно социальное сиротство? Это явление – очень мерзкая вещь, поскольку оно самовоспроизводящееся, наследуемое. Потому что дети, которые выросли в детском доме, не умеют и часто не хотят воспитывать собственных детей, ищут в жизни легких дорог.
Кто такая хорошая мать в России? Кто в состоянии обеспечить ребенку все? Эта та, которая пьет и валяется. Потому что только сиротам предоставляется жилье, бесплатное образование, бесплатная медицинская помощь, летний отдых в санаториях, оздоровительных лагерях каждый год и все остальное – ни одна семья себе это позволить не может!
Там еще много, полный текст статьи тут:
http://www.pravmir.ru/direktor-detdoma-gde...i-stolko-sirot/
Хорошая мать - та, которая пьет и валяется
15 мая 2014, 21:14
![[?]](style_images/view.gif)
вообще-то априори это ее работа, это ее задача, как воспитателя, директора...привить элементарные навыки... Можно развести здесь холивар, что государство не платит воспитателям достаточно денег, чтобы те сумели обиходить, обогреть и воспитать всех и каждого...все имхо
