Чёрный Форд остановился за заправкой — подальше, чтобы никому не мешать. Здесь хорошо будет, решил Эргаш. Вышел из машины. Вдохнул промозглый воздух. Закурил.

Сиреневые сумерки надвигались и обволакивали. В этом неприветливом городе ужасно рано темнеет. Надо поспать пару часов, а то совсем глаза красные.

Эргаш нырнул на заднее сиденье Форда. Ноги поджал, накрылся курткой — вот и удобно. Хорошо, что зима не холодная, - поймал он осколок мысли. Через минуту он спал — крепко, жадно и без сновидений. А ещё, казалось, через одну минуту запищал будильник в телефоне: вставай, Эргаш, вставай. Новые вызовы ждут.

Нога затекла: всё-таки неудобно спать так. И машина застыла. Натянул куртку, вылез, проковылял несколько шагов, потянулся. Затянулся. Выкурил ещё одну. Пора.

Шипованные колёса захрустели по снежной жиже. Тут недалеко, вызов из новых домов, что отсюда виднеются.

Подъехал к дому — уже стоят! Девочка молоденькая, волосёнки русые, жидкие. И без шапки! Куда родители смотрят? Парень её провожал. Сумку на заднее сиденье поставил и пошёл. Тронулись.

- Я к нему больше не вернусь, - сказала девушка. - Я решила.
Губки поджаты, строгая такая сидит. А в глазу — слеза. Стоит и не катится, упрямая.
- Знаешь, а я его увидел и сразу подумал: не пара вы. Глаза у него белые и смотрят мимо... А ты не плачь, приезжай в Фергану к нам! Хочешь? Тебя как зовут? Катя? Ну так и напишу своим: Катя к вам едет, готовьте плов!
- Вы давно оттуда?
- Да месяца три всего.
- Откуда же так хорошо по-русски?
- Катя, Фергана в советское время на восемьдесят процентов русская была. Все друзья русские, как мне языка не знать?
Замолчали. У Кати несколько раз звонил телефон. Она сбрасывала.
- Парня тебе найдем хорошего. Любящего. Замуж выдадим... - (Катя нахохлилась, она не любила, когда так говорили). - А я мою Ферузу первый раз на свадьбе увидел. Пришли жениться и познакомились. Уже двадцать лет живем. Четверо детей. И у нас такая, Катя, индийская любовь!
- Это как — индийская?
- Ну индийские фильмы смотрела когда-нибудь? Вот такая. Ухх!
Нежность заполнила Форд. Эргаш улыбался так, что и на улице будто бы стало чуть светлее. Катя тоже уже улыбалась, слеза распределилась по ресницам. На щеку так и не выкатилась — упрямая.

Катю довёз, сумку подал, проводил, отчитался. Теперь близко, почти из соседнего дома надо мужчину забрать. Подъехал, позвонил.
- Сейчас, сейчас, погоди, спущусь я!
Никого.

Наконец, появляется. Чудище страшное, лохматый, щетиной оброс, на ресницах петрушка. Вошел, и Форд налился пряным и пьяным духом.
- Куда едем?
- К Таньке. К Таньке меня отвези.
- Куда? Адрес-то?
- Это... да во... Речной, двадцать. Отвези, брат! Не могу без неё, люблю я её! Люббббблюююю!!!

Ехали долго, на другой конец города. Пронесся мимо сверкающий, подсвеченный центр. Дома становились выше, снег белее. Скользкая жижа затвердела под колёсами. Эргаша уже не мутило от крепкого винного запаха.

- Ох, Танька моя! Голубоглааазая! Добраяяя! Живааая!!! Красавица моя! Знаешь, брат, как я её люблю? Бывало, обнимешь её и про всё забудешь... Можно покурить у тебя в окно?
- Кури. Я тоже закурю.

Дома редели. Начались стройки. Пустыри. Навигатор сбивался с пути и снова находил дорогу.

- Вроде приехали. Вот Речной двадцать.
- Ты чегоооо? Мне ж к Таньке надо, а ты меня куда привёз, скотина? - зарычал пассажир и чуть не набросился на Эргаша.
- Выходи. Приехали.
- Кудаааа? Куда ты меня выгоняешь? Мне же к ней, туда... Мне не сюда, брат! - из глаз его покатились слёзы.
- Давай плату и выходи.
Руки отчаянно рыскали по карманам. Где, где, где деньги?
И тут из одного кармана вывалился мятый замусоленный клочок.
- О! Нашёл! Понял! Брат, нам же не Речной двадцать, нам Песочный двадцать надо! Что ж ты меня запутал, брат? Или ты напился совсем?
Развернулись, поехали на Песочный. Во дворе ждала женщина — тонкое платье, шубка нараспашку, волосы распущенные, длинные. Форд увидела, заметалась, взмахнула руками, подбежала.
- Танька! Танечка моя! - и выпал к ее ногам.

- А оплатить?
Женщина протянула Эргашу деньги.
- Столько хватит?
- Подождите, сдачу дам.
- Не надо. Спасибо. С наступающим вас.

Точно. Через несколько дней они будут встречать Новый год. Эргаш не понимал этого праздника: везде ёлки и все пьяные. Уже начали живые ёлки покупать и такси заказывать, чтобы довезти до дома. А Эргашу после каждой такой поездки приходилось салон пылесосить — не посадишь же клиента в иголки. Зато заработать можно хорошо. Правда, в машине не поспишь уже: закинулся энергетиком и езжай. Но это еще не сегодня.

Последним, уже под самую ночь, вёз Эргаш сморщенного, коричневого старичка. Ему надо было в пригород.

- Я ей говорю: зачем ты мне такси вызвала? Сам бы на последней электричке добрался. А оттуда пешком, недалеко, да я и привык. У меня исстари привычка. А Маша мне: нет, папа, мне так спокойнее.
- Волнуется. Любит.

Свернули с шоссе. Эргаш включил дальний свет.
- Да мне что этот Новый год, - говорил старик. - Я не отмечаю. Вот на Рождество в церковь приду. Только не когда служба. Там много народу, затолкают. А попозже, когда отойдут люди, к вечерку. Приду, свечечку зажгу, а Бог на меня посмотрит из золота своего и скажет: ну поживи ещё, поживи, Максим Петрович. Чего ещё надо.
- Мы, мусульмане, вашего Бога тоже уважаем.

И ехали они, прорезая снежную тьму светом фар, и говорили про то, что Бог один для всех. И всё-то он знает, и всех-то он умнее, и хитрее, и мудрее. И в ту ночь спалось Эргашу на его коечке в съёмной комнате как-то особенно сладко и хорошо. И снились ему расвесистые чинары на улице Аль-Фергани, и чёрные, внимательные глаза Ферузы, и застенчивая улыбка её, и тонкие её руки.