Когда тебя положили в землю, я стала этой землей.
Мне не осталось более ничего.
И я лежала, весенняя, влажная. И сверху был голубой
весенний, отчаянно мартовский небосвод.

И я лежала, тебя обнимая, теперь уже навсегда,
слежавшейся, всех принимающею землей.
И снег уходит в землю водою, и я есть эта вода.
И я с тобой, мой хороший, я навсегда с тобой.

друг мой, ты слышишь, - не называй врага по имени и не помни его лица. нет у врага ни матери, ни отца, нет во враге ни ребенка, ни старика. будешь стрелять во врага, так сразу стреляй, бойся промедлить, в сторону отойти. нет у врага ни памяти, ни пути, нет у него ни мая, ни февраля.

ибо же, если увидишь его лицо, северный ветер поселится внутрь тебя, будет в тебе ходить, изнутри скребя, тонкое неизвлекомое сверлецо. ибо придется купать тебя в молоке и роднике сорок по сорок раз, ибо придется отшептывать черный сглаз, воском отлить, а воск утопить в реке. и все равно не поможет, будет крутить, ныть на погоду, где-то в костях свербя. не узнавай врага, пожалей себя. нет у врага ни памяти, ни пути.

пасмурно нынче и горизонт свинцов, кружится северный ветер, воздух темня.
друг мой, ты слышишь, не называй меня по имени и не помни мое лицо.

В гильзу от АГС помещается 2 грамм
в данном случае – виски. Мы пьем без звона,
ветер с востока хлопает дверью балкона.
Пьем за тех, кто более не придет к нам.

Пьем за любовь, за свою мирную жизнь,
за наше большое будущее, поскольку все мы
относительно молоды; неубедительнейшим «держись»
пытаемся поддержать друг друга на время.

Сентябрь начался, с востока идет гроза,
молчат минометы, автоматы притихли даже.
Один комроты, смотря на меня, сказал,
что мечтает увидеть женщину не в камуфляже.

Здесь земля отверженных, нам уже от нее не деться,
ветер степной пахнет смертью, мятой и медом.
Мы пьем за любовь, за правду, за счастливое детство,
пьем не чокаясь из гильз от гранатомета.

и грустные ночные продавщицы,
и мусорки, пропахшие гнилыми
опрелыми деталями от быта,
и эти вот машины, что тащиться
пытаются по пробкам в сером дыме,
и этот памятник полузабытый,
стоящий в старом парке одичалом,
где время без конца и без начала, -
и эти вот дома под слоем пыли,
в деревнях вымерших, в тумана космах,
они почти – но не совсем забыли,
что там, над ними, существует космос.

и в космосе, над минными полями,
над кладбищами и над городами,
над сонной земляничною поляной,
еще над одичавшими садами,
над серым дымом душных кочегарен,
над толпами, идущими вслепую,
летит, летит, летит, летит Гагарин,
и времени вокруг не существует,
и у него улыбка молодая,
страна, по сути, тоже молодая,
и песня происходит молодая,
и вечность молодая, молодая.

Иногда я хочу тебя не любить, ну хотя бы несколько дней. Помолчать; с радаров уйти; не быть, чтобы было спокойнее и черней. Пусть другие вместо меня скорбят, я хочу не думать, не видеть снов. Иногда я хочу не любить тебя.

Это злее сожжения и оков.

Я несу любовь, словно Вечный Жид по земле непрощенье свое несет. И века идут, и земля дрожит, на меня одну навалилось все, не снести, не сдюжить и не прожить.

И мои друзья разбивают лбы, и ложатся в землю гробы. Иногда любить означает быть. Иногда я хочу не быть.

Темнота мурлычет: скорей, смелей, это просто, я здесь, я тут.
Но идет весна по моей земле, абрикосы на ней цветут.

И летит Земля, и она поет, продолжается время на ней (иногда я хочу отдохнуть от нее, ну хотя бы несколько дней). Продолжается время, и с ним – Земля, и уходит листва в перегной.
Потому-то быть продолжаю я, и любовь моя вместе со мной.