Тело конунга положили в погребальную ладью. Над ним рыдала и причитала жена. Вокруг толпились суровые воины – дружина погибшего вождя. Впереди всех стояли его дети – заплаканная девочка лет тринадцати и двое подростков-близнецов с растерянным выражением лиц. Глаза мальчиков светились затаенной гордостью, а иногда вспыхивали искоркой мести.
Он будто издалека всмотрелся в горестные лица, такие родные, близкие. Еще три дня назад конунг покидал дом и не думал о смерти – да и что о ней думать, когда она привычно ходит рядом! А сейчас, глядя на родных с высоты, он снова и снова пытался осознать, что назад пути нет, что жизнь не возвратить и не повторить.

Седовласый скальд тоскливо и медленно выводил погребальную песнь. В развевающихся белоснежных одеждах он был похож на одного из асов, спустившегося на землю.

Провожавшие конунга в последний путь оттолкнули ладью от берега. Легкая, почти невесомая, она, чуть покачиваясь, прямо через ласково шуршащий камыш и уже закрывшиеся на ночь кувшинки поплыла вниз по медленной, спокойной и равнодушной реке.

Далеко во мрачной и густой, будто липкой, тьме замер плач.

Конунг печально следовал за ладьей со своим, теперь словно уже и чужим, телом и размышлял. Он наблюдал за берегами реки. Вот мимо проплыла деревня, которую когда-то давным-давно захватил его отец. Он вспомнил, как плавал сюда еще мальчиком. Отец показывал ему небольшие свои владения, говорил о битвах. А он со своими детьми не был здесь. Не успел. Приумножить земли – приумножил, а вот уделить время своей семье не смог. А нужны ли эти завоеванные земли его сыновьям – конунг как-то и не задумывался. Что они выбрали бы сами? Теперь уж не узнать, слишком поздно.

Вот лес, его лес, плодородный и богатый дичью, вот луга, принадлежащие его теперь такому многочисленному народу, дальше – луга соседей, а там – неизвестность. В тихой ночи одиноко ухала сова, ладья продолжала свой медленный путь…

************

Жена конунга не могла остановить слез. Днем внесли на щите его тело, жестоко порубленное, и как больно было смотреть на эти раны, ломавшие родные черты мужа! Она не сумела сдержать рвавшихся из ее груди слез и стенаний. Сколько лет готовилась к этому – знала, за кем была, и все же оказалась не готова…

Ночью она отправила его в последний путь. Он мог бы гордиться ею – все сделано как надо, погребение по обычаям предков, так, как он сам бы хотел. Завтра она устроит пышную тризну, и будет обносить мужчин кубком, роняя слезы в брагу. Он был бы доволен ею. Если бы только он был жив!

Она взглянула на своих детей. Мальчики спали почти спокойно, здоровый организм брал свое – в этом они похожи на отца. Дочь иногда вздрагивала во сне. Как тяжело она переживала эту утрату! Лицо ее и во сне было мокро от слез. Жена конунга подошла и провела ладонью по соломенным волосам дочки. Да, пожалуй, и дочь – в отца, только то, что он держал глубоко внутри, сам не подозревая об этом, у нее выходит наружу. Вот почему они были так привязаны друг к другу, хоть и редко виделись. Но чем дольше отец пропадал на чужой стороне, тем сильнее становилась их любовь к нему. Да, может, он и проводил с семьей мало времени, его место было среди воинов, но все его дела были – для них. Так он проявлял свою любовь.

*******************

Конунг обратил взор на свое тело, богато снаряженное в последний путь, и осознал, как он далек от этого. Все это золото, серебро, богато изукрашенные доспехи больше понадобились бы живым, оставшимся на далеком берегу, а не его давно остывшему телу. Он вдруг понял, что все эти богатства, ради которых он столько старался, ему не нужны, а главное его сокровище – семья, родная кровь – ему больше не принадлежит. Это сокровище будет жить в его сердце, и он тоже будет жить – в их любви к нему. Как будто он, утратив жизнь, обрел смысл жизни, который так долго искал и нашел так внезапно.

Ему вдруг захотелось вернуться в жизнь, хоть на мгновение, чтобы сказать жене и детям, как он их сильно и крепко любит, или просто – утешить их, чтобы они не так горько плакали и убивались о нем. А то, что он их любит – это они, наверное, и так знают.

Внезапно конунг заметил, что все ярче и ярче разгорается заря. Легкие, пушисто-перистые облака ястребиными крыльями раскинулись по розовато-сиреневому небу. Свершалось ежеутреннее таинство Земли – зарождение нового дня. Его душе захотелось петь. Отчего он не замечал этого великолепия раньше? Будто погрязая в житейских заботах о своих людях, о землях и битвах, он не замечал окружавшего мира – таинственного и удивительного. Оказывается, он никогда не обращал внимания на то, что всегда казалось таким простым, но было столь красивым в своей простоте. Он словно впервые в жизни восхищался рассветом, хотя можно ли назвать путь за своим телом, которым он уже не владеет, жизнью? Впрочем, кажется, когда-то в детстве он вставал до зари, чтобы встретить ее на реке или у леса. Только это было так давно… Да, и еще однажды он видел рассвет со своей молодой женой, когда привез ее к себе в дом. Они сидели на берегу реки, над обрывом, и любовались красотой воды. Почти всю ночь. А потом был волшебный рассвет…

И теперь – его последний рассвет, видимый только глазами души, которая вся, целиком устремилась к этому сказочному свету.
Спокойная тихая река постепенно набирала силу, бурля по камням. Впереди шумел, низвергаясь со скалы, водопад. Ладья стала сильно раскачиваться, царапая днищем о камни. Вот она зачерпнула бортом прозрачную, чуть зеленоватую воду, еще раз и еще… И медленно погрузилась в стремительный поток, оставив за собой лишь маленький водоворот, мгновенно исчезнувший в пене.

Дух с грустью посмотрел на то место, где только что была ладья с его телом, взглянул на сияющий в утренних лучах водопад и устремился ввысь.

*****************

Жена – нет, вдова конунга – наконец уснула, когда за окном уже разгоралась заря. Ей снилась ладья, медленно плывущая по реке, и конунг – такой, каким он уходил на битву – стоящий в ней. Река рушилась лавиной вниз, но ладья, достигнув водопада, будто взлетела с него и стала подниматься в уже заалевшее ранним рассветом небо. Конунг, улыбаясь, смотрел на восходящее солнце.