Ночью Татьяна проснулась от страшного воя ветра в трубах монастыря. Глянула в маленькое оконце кельи – на улице была настоящая февральская метель, а ведь сейчас только еще конец октября. Каждый раз в это время года и до самого февраля мысли ее возвращались в прошлое на двадцать лет назад.
Тогда, в 1774 году, муж ее («Царствие ему небесное!» - перекрестилась Татьяна при мысли об Алексее) служил в Исетской провинции воеводой. Жили они в Челябинской крепости. Зима в тех краях начиналась рано – вот такие метели в октябре были привычными для местных, но Татьяна, совсем недавно приехавшая к мужу на место его службы, все время зябла, и куталась в новенькие шубу и платок. Ах, как она была хороша тогда! Но муж, казалось, вовсе не замечал ни румянца на ее щеках, ни белизны ее кожи, ни маленьких ловких пальчиков на руках, ни быстрых точеных ножек, ни звонкого смеха… Он был весь погружен в свою службу, а с приходом осени того злополучного года мрачнел с каждым днем все более.
В крепости и впрямь было неспокойно – казаки открыто поддерживали слухи о близости «царя» и недовольно «прохаживались» в сторону воеводы и бургомистра. Ивашка Грязнов со своими приспешниками были все ближе. Муж Алексей ждал санного пути, чтобы отправить ее в имение тетки, в Смоленскую губернию. Но снег не ложился - заморозки сменялись долгими оттепелями, дорога то "кисла", то вставала колом - ухабами и оврагами. Так дотянули они до конца декабря. И к тому времени муж отпускать ее уже не решался - разбойники подобрались ближе, их ждали со дня на день, Алексей набрал в окрестных селениях вольнонаемных солдат и муштровал их наспех, понимая, что это защита ненадежная.
И грянула-таки гроза. Татьяна, вернувшись из церкви с заутренней, увидела, что дом пуст - нет ни мужа, ни вдовы адвоката Благово, ни бургомистра, который ночью просидел у мужа в кабинете. Дворовые рыдали и наперебой рассказывали Татьяне, что в дом ворвались люди, схватили всех и повели куда-то.
Страшно было Татьяне одной в пустом доме - метелью заметало все вокруг, а утром ударил страшный мороз, инеем сковало деревья и кусты за окном. Татьяна проснулась в бреду - видимо, ночные переживания подкосили ее. События следующих дней помнила она смутно, сквозь горячку - помнила, что принесли мужа избитого, бесчувственного, помнила, что приходил доктор, смотрел ее и мужа, качал головой сокрушенно.
А потом - дорога. Татьяна, укутанная со всех сторон, то засыпала, то просыпалась, послушно вставала, шла в избу, пила чай и ела.
У тетки она поправлялась медленно, там же поняла, что «тяжела» их с Алексеем первенцем. Потом приехал муж, привез с собой бумагу - Екатерина жаловала им имение в Томской губернии за его заслуги и за вред, причиненный бунтовщиками. Алексей был доволен весьма, много пил и громко кричал пьяный.
В имение муж уехал первый, потом они с сыном. Поначалу все было ладно - Алексей увлекся хозяйством, лошадьми. Татьяна привыкали к роли "барыни", ей нравилось хозяйничать в усадьбе, раздавать задания прислуге. Но муж с каждым днем все меньше времени проводил с ней и сыном и все больше - с новеньким своим хрустальным графином. Начинал он уже за завтраком, а к вечеру, обычно, приходилось звать кучера и сторожа, чтобы они унесли барина в спальню.
Вслед за пьянством пришла и злость. По вечерам, когда они оставались с мужем в гостиной вдвоем, Алексей вдруг начинал вспоминать пытки, которым подвергли его бунтовщики, грязно ругался, а если Татьяна просила его быть потише, чтоб не разбудить детей (тогда у них уже родилась Машенька), он кидался на нее, хватал за волосы и с удовольствием таскал ее по полу, распекая за все свои мучения.
Так прошло два года. Алексей потерял человеческий вид совершенно - хмель не отпускали его теперь ни днем, ни ночью, он дрался теперь уже не только с женой, но и со всяким, кто попадался ему на глаза. Татьяна выплакала всю свою любовь еще в первые полгода такой и жизнь - и теперь муж не внушал ей даже страха - только ненависть и отвращение.
-Ну, убей ты меня совсем, изверг, - кричала она ему.
Но скоро и крики и ненависть прошли, и молча, терпела Татьяна, молча, ненавидела мужа. Да и тот ли бравый капитан это был? Нет, ничего человеческого не осталось в нем. Дни и ночи слились для нее в одну бесконечную злобу. Проснувшись утром, она всякий раз прислушивалась - встал ли муж уже. И всё чаще ночью ей приходилось с ужасом вслушиваться в бормотание в кабинете - муж проклинал бунтовщиков, ругал их грязными словами, кричал "Убью!". «Вот сейчас, сейчас зайдет», - шептала она, - «Господи, спаси, Господи, помоги». Но часто он врывался, стаскивал ее с постели на пол и долго, с удовольствием, бил ее ногами. Или того хуже - и Татьяна с отвращением и ужасом вспомнила, как был зачат ее младший.
Но беременность дала ей передышку - пока она носила Трифона, Алексей ни разу не тронул ее.
Может, именно тогда ... Да и было ли то... Память Татьяне изменяла в последние годы. Она знала, что теперь в монастыре, и помнила суд. Помнила, как присудили ей заточение. Как отнимали детей и увозили на санях. Как плакали дети, особенно дочка.
И память, злая, злая, сохранила для нее Алексея со страшно выпученными глазами и высунутым языком.
И помнила она, как кучер хлопотал тогда вокруг нее и приговаривал: "Для тебя, барыня, уж и не благодари".
И вот уже уж десять лет она здесь. После жизни с мужем тихий порядок этого места Татьяна приняла с радостью. Тоска по детям постепенно прошла. Письма ей писать запретили, общаться с родными тоже. Она замкнулась в себе, в Боге, в маленьком мире монастыря и вот только в такие ночи мысли ее возвращались назад.
А наутро было морозно и солнечно - подхваченные инеем ягоды рябины как брызги крови алели на белой простыне снега. Татьяна вышла с заутренней и подошла к ним - горьковато-кислый вкус. Небо голубое и верхушки сосен. И свобода. И покой. Прости меня, Господи.