Эта незамысловатая история приключилась в середине 90-х, в начале сентября. Лето уже закончилось, но осень не спешила вступить в свои законные права. Днями было еще вполне тепло и даже по-летнему душно, но к ночи на город опускалась осенняя прохлада. На улице пахло прелыми листьями. По утрам же, когда камень зданий, за ночь отдавший все свое тепло, начинал источать прохладу, и становилось весьма прохладно. В общем, стояла та благодатная пора, когда студенты после каникул вернулись к учебе, но еще не успели забить свои светлые головы лишними знаниями.
В то время по пятницам, после институтских пар, мы зависали в одной уютной квартире на Покровском бульваре. Жили там мои добрые знакомые. Совсем недавно, лишь в мае, они расписались, после чего и поселились в огромной «трешке», доставшейся в наследство от бабушки. Дом был по-дворянски стар. В широких коридорах вполне можно было устраивать турниры по мини-футболу. На стенах висели акварели с пейзажами и прочие натюрморды. Посреди большой залы стоял рояль. В общем, вся атмосфера этой квартиры располагала творить и вытворять. Еженедельно здесь устраивались квартирники. Подчас собиралось человек за тридцать. Все молодые, задорные. Каждый представлял себя если не гением, то по меньшей мере - талантом, подающим большие надежды.
Лина в роли хозяйки квартиры была просто неотразима. Высокая, стройная. В ее облике чувствовался породистый московский аристократизм. И, если бы не коротко стриженные, ярко-красные волосы и разноцветные браслеты-фенечки, она вполне могла блистать в салонах начала века. На правах хозяйки Лина встречала гостей и всех напутствовала коротким инструктажем:
- Курить на балконе, посуду не бить. Что принесли – давайте сюда, Володька в холодильник отнесет.
Гости рассаживались кто куда. Кто-то вполголоса напевал, подыгрывая себе на гитаре. Чаще всего – Цоя, Летова, Чайфов, Башлачева. Кто-то травил анекдоты. Всё это обильно запивалось пивом и вином. Часам к семи все подсаживались к импровизированной сцене, устроенной в зале у рояля и начинался квартирник. Пришедшие читали свои стихи, под аккомпанемент гитар пели свои песни. Кто-то показывал одну-две вещи, а некоторые выдавали сразу целый концерт. Потом делились впечатлениями. Ближе к полуночи расходились по домам, те кто жил далеко зачастую оставались ночевать.
В тот вечер Вадик с непонятным прозвищем «Крестик», до этого никогда ничего не читавший, попросился на сцену.
- Вот, написал стихотворение, хочу вам показать, - он достал общую тетрадку, на обложке которой было выведено готическими буквами: СОПРОМАТЪ, и начал читать.
Я выломал звук из оконного круга,
Я нёбом коснулся высокого неба…
Когда он закончил, в комнате было тихо. Секунд через десять раздались хлопки и громкие крики:
- Ну ты даешь!
- Супер!
- Силён!
…Через пару-тройку недель, когда осень утвердилась в своих правах, а зеленый цвет совсем исчез из окраски деревьев, Крестик опять запросился на сцену. В этот раз он извлек общую тетрадь, название которой было переделано из «Термеха» в «Территорию меха» и, залпом влив в себя полбутылки пива, начал:
Четыре стихии в споре сошлись:
Кто из них для людей всех нужней?
Четыре стихии в споре сошлись:
Кто из них для людей всех страшней?
Молвил ОГОНЬ: «Я согрею - смогу
В лютую стужу, в ненастье, в пургу.
Я – тепло, я – и свет,
Без меня жизни нет».
Возразила ВОДА: «Всех питаю собой;
Для растений, людей я в полуденный зной
Всех на свете нужней.
Я – во всем, ей-же-ей!»
ВОЗДУХ лишь рассмеялся: «Вас мне слушать чудно!
Без меня этот мир бы жил секундой одной!»
Грохотала ЗЕМЛЯ камнепадами слов:
«Я же твердь, я основа основ!
Я – дороги, дома,
Я – леса и луга,
Я – планета Земля.
Человек – мой слуга».
Похвалялся огонь: «Нет страшнее меня
Все сожгу, превратится в пепел плоть и броня!»
Рокотала вода: «Я сильнее огня!
Я – цунами, поток,
Я – большая волна».
Воздух вторил в ответ:
«Дуну я – городов уже нет.
Все смету я дыханьем своим -
Станет мир, словно дым».
«Рассержусь я, - сказала земля, - и Ему не стоять на ногах.
Сброшу все в один миг – города, что стояли в веках».
Так четыре стихии
Спор вели меж собой.
Так четыре гордыни
Спор вели меж собой.
Но замолкли, устали,
Превратились в кирпич.
Он, суть плод их союза,
Но им его не постичь.
Чем он станет – стеной.
Чем он станет – тюрьмой?
Домом, храмом, забором, заводом?
Как решит Человек. Его воля – свобода!

Но последнюю строчку за него закончил Костик. Невысокий вечно взлохмаченный парнишка.
- Блинский блин! Что за нафиг! – он от волнения вскочил и, размахивая руками, готов был уже наскочить на Вадика. – Да за такое! Это же мой стих!
- Да ладно-ладно, успокойся. Я просто пошутил. Хотел всем показать, насколько мы увлечены собой. Своим творчеством. Настолько замотаны, что никто даже и не вспомнил, что ты его читал здесь прошлой весной.
Шумно все обсуждали и согласились, что нехорошо вышло. Потом кто-то спросил у Вадика:
- А тот, первый стих – твой был?
- Да нет, - усмехнулся Крестик. – Это Андрей Вознесенский.

Разметала жизнь друзей-товарищей. Оборвались узелочки-ниточки.Но урок, который был преподнесен в тот вечер, научил нас внимательнее и трепетнее относиться к чужому творчеству.