Светало. Леонид вяло поежился, вглядываясь в серый рассвет. Сумка собрана и морально он тоже готов. Готов давно. Сегодня его оперируют в его родном отделении. Сегодняшний день станет последней чертой между прошлым и будущим. Еще неделю назад он сам оперировал, отчаянно борясь со своей болью, ноющей, противной, заглушая ее нурофеном. Она давно уже стала частью его жизни, как злобная паучища, облюбовала она его тело, а он отбивался от нее, отмахивался. Она обволокла его паутиной, добравшись в самые дальние уголки сознания. Но давала работать. Еще неделю назад… Он давно уже понял, что с ним, и давно уже предвидел этот серый рассвет. Опухоль глубоко и так просто до нее не добраться. Как хороший и опытный диагност, он не нуждался в результатах цитологии. Оттягивал до последнего. Он давно это знал…

Двадцать два года назад он приехал в Москву. Смышленым парнишкой с глубинки, неуклюжим, наивным, верящим в то, что весь мир однажды узнает его, великого историка Любимцева Леонида Сергеевича. Он без труда сдал экзамены, устроился в общежитие. Началась новая жизнь, сложная, голодная, и в тоже время такая увлекательная, жизнь первокурсника из деревни Семенки. В начале сентября весь первый курс был отправлен в Подмосковье на сбор картошки. Там у костра, в первый же вечер, он встретил ее, встретил свою Люсеньку. Он полюбил ее трепетно и отчаянно, искренне и нежно, полюбил в первый раз, с первого взгляда и навсегда. Через две недели они поцеловались, через месяц подали заявление, а в начале ноября она стала его женой. Не было никакой свадьбы, их семья родилась в крохотной комнатушке в так быстро ставшем родным общежитии. С новыми товарищами они пили вино, шутили, мечтали.… Как же счастлив он был тогда, дышал ею, поедал ее взглядом, а наесться не мог. Их счастье было не долгим. Через год она заболела. Простая простуда обернулась раком крови, она угасала, как свеча, а он метался, надеясь ее спасти. Сколько больниц он объехал, сколько порогов оббил, а спасти не сумел. Последний месяц она была дома, в их сереньком гнездышке, совсем измученная, но прекрасная, самая-самая, его Люсенька... Она любила рассвет. Каждое утро он подносил ее к окну, обессиленную, легкую, как перышко, и они встречали новый день вместе. А потом проживали его, рука в руке, глаза в глаза. Но однажды она не проснулась. И рухнуло небо.

Он забросил историю, окончательно бросил учебу. Днями лежал без сна, без еды, в их теперь пустой комнатушке. Его жалели, поддерживали, вытягивали. А у него все время крутилось в голове: «Я не спас ее, я не спас ее». Потом очнулся. Поступил в мед. Стал хирургом. Хорошим хирургом, к слову, с большой буквы. К нему рвались. Потому что он брался за всех, за запущенные случаи, самых безнадежных. Спасая кого-то, он снова и снова спасал свою Люсеньку.

В тридцать друзья женили его. Да, именно женили. Он устал от их участия, от их попыток увести его от его Люсеньки. И Надя…. Хорошая, славная, светлая молоденькая медсестричка с соседнего отделения, чем-то она напомнила ему маму, а чем-то его самого. Он был предельно с ней честен – он никогда не скажет «люблю», он не хочет детей. Она согласилась.

Десять лет они вместе. Хорошая семья, прекрасный союз двух несчастных людей. Он не мог забыть, ни на день, ни на час свою Люсеньку. Надя все понимала, но не роптала, не хлопала дверью и не уходил. Надя любила.

И вот теперь его Люсенька ждет его. Зазвонил будильник, Надя проснулась, подошла, обняла его.
- Леня, Леничка. Все будет хорошо, – и заплакала.

Надя сидела в приемном покое. Руки предательски дрожали, ее бил мелкий озноб. Слишком долго идет операция, слишком долго. Она начала молится, придумывая на ходу свою молитву, и просила она всего-то ничего – «Спаси его, Боже, спаси его».

Леонид огляделся. Где он? Что с ним? Узкий темный коридор вдруг осветило мерцающим светом. И там, вдали он увидел очертания тонкой девичьей фигурки. Люся. Он пошел ей навстречу, понимая, что он уже умер, и вечная любовь встречает своего верного рыцаря на вратах в новый мир. Чем быстрее он шел, тем беспокойнее становилось у него на душе. Или он уже сам душа? Что не так? Девушка ждала его, а ему вдруг захотелось остановиться. Он стал на месте, и вдруг услышал, как где-то там, за его спиной, всхлипывает его Надя. Он увидел, как сверкает ее слеза, он услышал, как бьется ее сердце. До него донесло тихим ветром, как она шепчет – «Спаси его, Боже, спаси его». Он оглянулся, и увидел операционную, увидел себя, лежащего на стеле, увидел спасающих его друзей, увидел приемный покой, и свою жену. И вдруг он понял, что любил ее все это время, понял, как мучил все эти годы, сколько боли ей причинял снова и снова, заставляя ее быть соперницей мертвой женщины. И он провалился в небытие …..

Леонид с трудом приоткрыл глаза. Губы пересохли и потрескались. Он хотел попросить воды, но смог только простонать. Кто-то к нему подошел, он снова попытался что-то сказать, но не смог.
- Молчи, дружок, молчи. Наконец-то очнулся.
Он повернул голову и увидел заведующего отделением.
- Напугал нас, выпороть бы тебя. Умереть надумал у меня под ножом. – Семен Валентинович, его учитель, ведущий хирург и заведующий их отделение отчитывал его, как юнца, но счастливые глаза выдавали его с головой.
- Месяцем раньше, месяцем позже – попытался отшутиться Леонид слабым шепотом.
- Эх, Леня, Леня. Что только ваша братия не придумает, чтобы от работы отлынивать. – Семен Валентинович заботливо смочил его губы. - Месяц тебе дам подлечиться, не больше. Оперировать некому, бардак в отделении. И да. Опухоль доброкачественная. Так что жить тебе сто лет.
Дверь открылась и вошла Надя. Она молча взяла мужа за руку и прижала ее к своей щеке.
- Надя, Наденька. Я люблю тебя, – вдруг неожиданно громко сказал Леонид.
- Я знаю, любимый. Я всегда это знала.

Прошел год. Светало. Леонид вяло поежился, вглядываясь в серый рассвет. Глянул на спящую жену, поправил одеяло. Она проснулась.
- Пора?
-Нет, еще можешь поспать. Я разбужу тебя.
Он глянул на часы. Скоро шесть. И тут же услышал слабое кряхтение, подошел к детской кроватке.
- Доброе утро, красавица, – с нежностью сказал он и взял на руки двухмесячную девочку.
Малышка, маленькое чудо, выпятила губки и громко заплакала.
- Не надо плакать, не надо, мы уже идем к маме.
Он положил ее рядом с проснувшейся Надей. Она начала кормить девочку, но детский плач заставил ее оглянуться.
- Лень, неси скорее к Вере Любовь,- попросила она.- Похоже, наша Любовь тоже хочет кушать.