В портовой таверне стояла привычная атмосфера. Общий гвалт сочетался с чьим-то нестройным пением, треском сдвигаемых кружек и скрипучими звуками давно разбитого музыкального инструмента. Из пролома в панели означенного инструмента торчала чья-то одноглазая физиономия, нисколько не смущая нетрезвого мулата, пытавшегося наиграть на этом клавесине какой-то, ему одному известный, мотив. Тусклый свет с трудом пробирался сквозь едкие пары дешевого барбадосского рома и клубы дыма от крепчайшего матросского табака.

Непривычному человеку трудно понять, как в таком месте можно проводить досуг, да и просто находится более пяти минут, без риска получить пустой бутылкой по голове или ржавым ножом под ребра. Однако, сюда заходили не только лица подозрительного рода занятий, но и случайные пассажиры проходящих судов, а то и франтоватые колониальные торговцы. Впрочем, для такой публики имелись отдельные кабинеты, но и они не уберегали от кабацкого духа, шума и суеты.

Так бы никто и не обратил внимания на вошедшего широкоплечего юношу, который, пробираясь сквозь очередную потасовку, несколько замешкался.
- Эй, парень! Чего пялишься? Иди сюда! Выпей!
- Капитан! Капитан! – зашептали кругом, и все взгляды обратились вглубь одного из кабинетов. Там, за массивным столом с целой батареей порожних кружек, сидел угрюмый моряк, пустым взором озирающий общую сутолоку. В наступившей тишине, вокруг молодого человека, сразу же образовалось свободное пространство.
- Не советую, парень, – поднял голову какой-то бородатый пьянчужка, - Это - Капитан. Знаешь, сколько таких как ты, он отправил на корм акулам? Клянусь виселицей, тебе не счесть, даже если… - пустая кружка с треском обрушилась на затылок бородача, так и не дав ему закончить фразу. Стоявший позади обветренный гигант с боцманской дудкой на груди, под общий гогот оскалил зубы и, покачиваясь, отправился за новой порцией тростникового пойла.

Молодой человек, быстро оглядевшись, все-таки принял приглашение и уверенно оседлал соседний табурет. Стукнули кружки. Портовая публика возвращалась к своим привычным занятиям. Одноглазый из клавесина почмокал губами, но, получив бутылкой по лбу, снова захрапел.
- А, ведь ты не наш, приятель. Бьюсь об заклад, ты не сможешь отличить румпель от рангоута, а гафель от гальюна! Кто ты? Какими ветрами тебя забросило в нашу гавань?
- Гарри, - представился молодой человек, - Я с Амазонки. Теперь здесь. Кстати, я не спрашиваю, откуда вы и чем занимаетесь.
- Не хочешь говорить - не надо. Тут многие не желают ворошить прошлое. Главное, что сейчас мы все на службе у Его Величества. Правда, ребята?
- Только Его Величество этого не знает! – донеслось из общего зала и все снова захохотали.
Капитан недобро посмотрел на собеседника, но тут стукнула дверь и …

На пороге стояла стройная девушка с черными, как смоль волосами и гордым, пронзительным взглядом. Несколько смуглый цвет лица выдавал креольские корни, но надменная осанка вызывала невольное уважение, даже в таком обществе.
- Эй, красавица, иди к нам! Прочь, голодранцы, уступите место истинной леди! А не угодно ли мадемуазель вина? Сеньорита, спойте нам! – донеслось со всех сторон, что, впрочем, совсем не смутило юную амазонку. Грациозными движениями, раздавая зуботычины и прокладывая себе дорогу элегантным стеком, она прошла между столами, презрительно перешагивая через падающие тела. Обитатель клавесина снова открыл единственный глаз и поперхнулся от звонкой пощечины изящной ручки в кружевной перчатке.
- Смотри, парень. Это Мэри. Самая неприступная красавица на всем побережье. Только, клянусь преисподней, скоро она станет моей, хочет она этого или нет. Я завтра отчаливаю, и если удача не отвернется от меня, я брошу к её ногам все золото этих проклятых островов. Так, ты с нами?
- Нет, Капитан. Это не по мне. У меня – своя дорога.
- Ну, смотри. Больше предлагать не буду. Может, когда и встретимся.
Бросив на стол золотой, Капитан поднялся и, выплеснув остаток рома в рот одноглазому, вышел из таверны.

Прошел год.

Море успокаивалось. Казалось, минувший шторм был только продолжением страшной битвы, что разыгралась в каких-то двадцати милях отсюда. Под чудовищную канонаду бортовых орудий, свист брандскугелей и вопли нападающих, не выжил никто с испанского галеона. Да и пиратский корвет, получив ядро под ватерлинию, тоже отправился в морские глубины. Капитан, потеряв все, на чудом уцелевшей шлюпке выгребал к берегу. В закатной дымке на песке показались два силуэта. У пирата перехватило дыхание. Та, которая занимала все его мысли, птичка, что навек поселилась в его сердце, оказывается, упорхнула и прибилась к другому гнезду.
-Три тысячи чертей! – не помня себя от гнева, он бросился к влюбленной паре.
- Что это? Мэри? Почему вы целуетесь? – Капитан внезапно понял все…
Гарри обернулся и медленно достал, сверкнувший в закатных лучах, клинок:
- Я говорил, Капитан, у меня своя дорога.
- Щенок! – верная абордажная сабля со свистом рассекла воздух, но была парирована мощным выпадом Гарри. Капитан, как в полусне рубил и колол в тщетных попытках достать противника, но Гарри, хладнокровно уводил бой за линию прибоя. Уже по-колено в воде, в своей родной стихии, пират, собрав последние силы, рванулся к врагу, словно бы намереваясь увлечь его вместе с собой в морскую пучину, но... встал как вкопанный, приоткрыв рот и выкатив глаза. Клинок Гарри по самый эфес вошел ему в грудь. Океанские волны окрасились в багровое.
- Мэри!
- Гарри! – возлюбленные бросились друг к другу. – О, Мадонна, ты цел! Ноги не промочил? Милый, теперь нашей любви уже никто не помешает, мы всегда будем вместе.
- О, Мэри!
«Будете. Любить. Вечно...» - тело капитана шевельнулось. Слабеющей рукой он достал из перевязи короткий абордажный пистолет.
Коварный свинец ударил в спину Гарри и, пройдя навылет, остановил сердце прекрасной креолки.

В последний раз, и на этот раз - навеки, обняв друг друга в нежных лучах Карибского заката, они лежали на песчаном взморье. Ласковый прибой гладил их тела, а суровое течение уносило труп капитана в его последнее плавание. Прибрежные пальмы склонили кроны над телами, как будто оплакивая их, а легкий бриз трепал шелковистые волосы. Белоснежные чайки горестно кричали в вышине, словно слагая оду вечной любви. Случайный путник, утопая босыми ногами в золотистом песке, медленно подходил к месту трагедии. При виде сплетенных в последнем порыве молодых тел, он сокрушенно осел на песок. Его единственный глаз заволокло белёсым туманом, а голова бессильно упав, глухо стукнула подбородком по выломанной панели старого клавесина...

Прошло триста лет.

Неяркий свет уютной розовой лампы загадочно мерцал в зеркале начищенных боков пузатого тульского самовара. Кружевные занавесочки на темном окне еле заметно колыхались, словно в такт, только что прочитанным строчкам. Румяная вдова закрыла книгу в старинном переплете и глубоко вздохнула всей своей необъятной грудью. Бриллиантовая слезинка, скатившись с накрашенной ресницы, звонко булькнула в недопитую чашку остывшего чаю…