…Был теплый мартовский день, и братишка лежал в своей кроватке, полосатой от льющихся из окна веселых солнечных лучей. Он и сам был как солнечный лучик – смешно дрыгал ножками, смеялся и хватал воздух малюсенькими пальчиками. Нет, не зря я столько лет просила маму родить мне его!
Я наклонилась к самому лицу малыша и заглянула в его широко распахнутые глазенки. Он смотрел на меня и улыбался, улыбался мне одной, и дергал меня за косу, и тянулся ручонками, а я просто смотрела и любила его всем сердцем. Я знала, какая мне будет радость пеленать его, и кормить, и гулять с ним, доверчиво держащим мою руку теплыми пальчиками, и читать ему, привалившемуся ко мне, свои любимые книжки, и учить – о, я многому смогу его научить! – и пускать с ним в лужах кораблики, и лазать по деревьям, и гонять на велосипеде… И утешать, если заплачет… Мы с братишкой понимающе смотрели друг на друга.
Так я стала мамой в первый раз.

…Был жаркий летний день, и мы, как всегда, вышли с братишкой и сестренкой гулять на площадку. Там уже были другие малыши, и они скучали. На нашей площадке – только ровная плешь, да дерево, да гнутая лестница. И еще крыша подвала, залитая битумом.
У меня было отличное настроение, а у детей был мячик. Сначала мы сыграли в круг, считая шаги, потом в прятки, потом в салки мячиком и в воришку-полицейского, и наконец переместились под дерево играть в дочки-матери. Игра была в самом разгаре, когда нас позвали обедать. Делать нечего, пришлось идти домой. Уже у самого подъезда выяснилось, что сестренка потеряла панамку.
Я поспешила обратно во двор. Малыши уже разошлись, и под нашим деревом сидела одна Катюшка с третьего этажа. Она сидела очень тихо, сложив на коленях ручки, и в карих глазах плескалась печаль. Я сняла забытую панамку с сучка и присела к ней. Мы помолчали. Я сорвала листик и сделала на нем узор одуванчиком: «Хочешь, научу?» Катюшка подняла глаза, в них стояли слезы.
- Я скажу один секрет, - прошептала она, придвигаясь ко мне, - Моя мама – не настоящая, она злая мачеха!
И Катюшка порывисто обняла меня, губы ее дрожали. Ее мама была, конечно, самая настоящая, просто очень-очень строгая…
- Ты моя настоящая мама! – всхлипывала малышка, и я, сама еще ребенок, гладила ее по пушистым волосам. Сейчас надо просто утешить, остальное – потом…
Так я стала очень секретной второй мамой Катюшки.

…Был жаркий, очень жаркий, раскаленный осенний день, у меня пылал лоб, ломило виски от боли, а колючее шерстяное одеяло никак не могло согреть мои ледяные руки и ноги. Я, как обычно, лежала с ангиной – тощий, бледный, некрасивый подросток – и мучилась от безделья. Все ушли по делам, спать я уже не могла, страстно любимые мной книжки читать запретили… В горле першило, ноздри отказывались втягивать горячий сухой воздух.
Прикрыв глаза, я стала мечтать – о лете, о поездке к дедушке и гонках на велосипедах, о том, как мы поедем на море и, может быть, я покатаюсь на лошади… Но все мечты плавились от жара и боли, уходили вдаль, теряя реальность…
И тут пришли они, и встали у моей кровати. Мои будущие дети, все десятеро – я видела их как наяву. Пятеро мальчиков и столько же девочек, чтоб никому не было обидно. Они смеялись, и держались за руки, и подпрыгивали в нетерпении – ведь сейчас я, их мама, дам им всем имена! Так-так… Старший, темноволосый и быстроглазый, будет Гарри, худенький – Генри, а негритенка я назову Сэмом, ему очень подойдет. Кудрявый шалунишка будет Том, а младшенький – Ян. Голова уже почти не болела, и я ясными от радости глазами глядела на своих детей: правильно ли я распределила имена любимых героев? Нравится ли им? А девочек я назову – Мария, и Люси, и Стефания, а еще Маргарет и непременно Ева – мама рассказывала, это имя просила моя бабушка…
И долго еще мы с детьми любовались друг другом, и я рассказывала им сказки, которые сочиняла на ходу, и жаловалась на свои беды… И уснула, переполненная счастьем – теперь у меня есть дети, которые всегда со мной! И они были со мной – утешали меня, и радовали, и играли… Их голоса были в дыхании ветра, их смех – в брызгах моря, их слезы – в моих слезах…
Так я вновь стала мамой.

…Был ласковый майский день, а в сердце у меня сидела стужа. Оно замерзло, бедное сердце, и некому теперь его согреть. Все вокруг молчало, и ветер не отвечал привычно моим неслышным вздохам.
Только что врач будничным голосом скучно сказала мне, что навряд ли я могу зачать ребенка. Три года бесплодного замужества холодно стояли за ее словами, сверкая осколками разбитых надежд. Десятеро моих будущих детей, готовые стать Ваньками и Наташками, только бы родиться по-настоящему, неслышно уходили в тень…
- Котеночка возьмите? – резкий голос вернул меня на землю. – Смотрите, какой котик хорошенький!
Тощее черное существо самого посредственного раскраса уныло мявкнуло, глядя на меня. Я протянула рубль – на счастье.
Конечно, через полгода котенок, уже окрепший и веселый, оказался кошкой, а через год он, вернее, она принесла нам котят, но это уже не так важно.
Я стала вечной кошачьей мамой.

…Была холодная, очень холодная, морозная зимняя ночь, когда я ехала в роддом, замерев от страха и цепенея от нарастающей боли, а старенькая, дребезжащая машина «скорой помощи» подпрыгивала на каждом ухабе так, что я едва не падала с разболтанного сиденья. Надежда, сумасшедшая радость, волнение – все осталось позади, сейчас был ужас и пустота, наполненная тенями. Впереди – неизвестность и боль.
Никого не было рядом с нами в палате, только я и мой ребенок, мучительно пытающийся родиться – и пустая вселенная вокруг.
Темнота за окном, слабый свет в коридоре. Тишина и страх. Мое тяжелое дыхание отражалось от стен, и никто не стоял рядом. Или все же стоял? Невидимо и неосязаемо охраняя нас…
…Утро застало нас спящими: я в кровати, новорожденный сынишка – настоящий, живой сынишка! – сопел в прозрачной люльке.
Солнце морозно искрилось в окне, ложась веселыми полосами на пол, на убогую больничную тумбочку, на старенький обогреватель, на колючие одеяла…

Я стала… настоящей мамой?

…И было утро, и была ночь: день первый…