«Да шоб вам-таки лопнуть!» - пробормотал Федотыч, завертываясь в старенькое одеяло так плотно, что не мог уже высунуть руку и почесать нос. Кровать под ним то ли скрипнула, то ли вздохнула. Конечно, соседи – молодожены Егоровы – не услышали ворчания старика и продолжали шуметь. Медовый месяц, что вы хотите!
Федотыч выпростал кое-как руку, почесал нос и хотел было еще что-то добавить, но не успел – уснул.
В комнате по другую сторону коридора Ирина Витальевна уныло разглядывала себя в зеркало. Зеркало было старинное, тускловатое, в рамочке с завитушками. В таком отражаться бы барышне в кисейном платьице или на худой конец степенной матроне. Ирина Витальевна тщательно обозрела тощий длинный нос, обвисшие дряблые щечки в обрамлении жиденьких пегих кудряшек, запахнула халатик на впалой груди и вздохнула, отворачиваясь, и с досады согнала кота с кресла. Ничего нового…
На кухне Катенька подошла к окну. В застывшем морозном воздухе, как во сне, кружились редкие блестки – сметенные с крыши колкие снежинки. В окне напротив мигали золотистые огоньки, закатное небо прорезала сиреневая полоса. До малейшей веточки-черточки знакомый старый ясень воздевал сучья вверх острыми углами. Стайка голубей, завершив последний круг, спланировала на крышу и скрылась за ее гребнем. Из открытой форточки налетал холодный воздух, но Катенька продолжала стоять, словно не замечая его. Теперь уж все равно! Заболеть, умереть даже? Пожалуйста! Она будет только рада, да, именно рада. Раз все так равнодушны к ней… Вон, Егоровы опять шумят, счастливые люди! Ей уж никогда не изведать такого счастья.
Катенька спрятала лицо в ладони и облегченно разрыдалась, упав на хлипкий федотычев стул.
Таня и Слава ссорились. Делали они это с большим чувством и знанием своих ролей. Дело шло по накатанной. И какая разница, с чего все началось? Кто уж теперь упомнит? Сейчас ссора была в самом разгаре, когда так сладко выкрикивать друг другу в лицо разные неприятные и колкие слова и наблюдать, как это ничтожество морщится. Ага, каково правду-то слышать? Дальше по закону жанра надо будет схватить друг друга за руки, потом еще немного пошипеть в лицо, остывая, и после этого можно переходить к бурному примирению, то есть в супружескую постель. Супруги Егоровы, даром что поженились совсем недавно, уже поднаторели в подобном времяпрепровождении. Правда, однажды Таня задумалась: точно ли она все делает правильно? Но тут Слава посмел упрекнуть ее за разбросанные вещи, и дальше думать было уже некогда…
Последнее утро уходящего года подмигнуло солнечным лучом из-за крыши соседнего дома, раздвинуло кромки неба, посыпало просыпающийся город блестками инея и поддало свеженького морозцу. Утренние веселые лучи прошлись по стене старого особнячка, заглянули в окна. Протер глаза старик Федотыч, Катенька откинула непослушный локон со лба, Таня Егорова подмигнула солнцу, крася губы перед карманным зеркальцем, и пустила солнечный зайчик в лицо спящему мужу. Ирина Витальевна сердито повернулась на другой бок, придавив недовольно мяукнувшего кота. Коммунальная квартира просыпалась, готовясь встретить любимый народный праздник – Новый год.
Вскоре кухня наполнилась голосами и запахами. Нежный и заманчивый аромат егоровского оливье перебивали резкие рыбные ноты – Федотыч готовил закусь, а Ирина Витальевна сооружала селедку под шубой. Пар от вареных овощей висел под потолком, и туда же поднимался легкий дым – в духовке подгорал чей-то пирог. Катенька с отсутствующим видом сидела за свои столиком в углу, задумчиво потягивая кофе из чашечки настолько маленькой, что даже запаха этого кофе не было слышно. Рядом с ней стояла накрытая полотенцем тарелочка – все, что может понадобиться человеку, которому жизнь уже не дорога. Привлеченный запахами, на кухню выглянул Слава, и тут же поспорил с женой о каком-то блюде. Оставив пирог догорать, а кастрюльку – выкипать, супруги удалились в свою комнату закончить животрепещущее обсуждение, а заодно и решить, в какой угол ставить елку. Ирина Витальевна вздохнула, сморщив свой длинный нос, и решительно выключила духовку.
Вечер неотвратимо приближался. Зажглись егоровская елка, свечка в комнате у Катеньки и глаза Федотыча, вынувшего из буфета заветную бутылку.
Тут-то все и произошло.
Собственно, что такое произошло – этого никто так и не узнал. Но именно в эту минуту все обитатели квартиры словно замерли, и каждый понял, чего именно ему не хватало для полного счастья. А проще говоря – каждый ощутил внутри себя что-то необычное. Но не успели они осознать эти желания, как волшебная минута истекла, и все вернулись к своим праздничным делам. Да и желания ли то были? Федотыч, например, просто в очередной раз подумал что-то вроде «Да чтоб вы утихли!», а Катенька вообще в это время как раз вспоминала Его – того, кто оказался недостоин ее чистой любви, и мысли ее в общем и целом можно было перевести как «все мужики...». Тут явился Федотыч и согнал ее, ворча, со своего стула, и мелькнувшее у нее в голове «он еще поймет, какой он подлец» вполне можно было бы отнести и к старику-соседу.
Ирина Витальевна, подглядывая из-за двери на эту сцену, злорадно хихикнула: «Ага, жди-жди, сейчас так и явится тебе прынц!», не подозревая о том, что сама в этот момент является объектом наблюдения возвращающейся четы Егоровых, которые переглянулись между собой с улыбкой: «И этой старой сушке хочется пожелать слёз любви». Да-да, даже за такой короткий срок они уже успели вновь помириться, ибо ждали гостей.
А дальше события завертелись, словно их несла четверка застоявшихся коней! В дверь позвонили. Звонок был громкий и уверенный, и на него сбежались все обитатели квартиры, кроме Федотыча, имевшего привычку выпивать исключительно под звуки радио. За дверью стояла целая толпа, нацелив на опешивших обитателей коммуналки камеры и микрофоны! Оказалось, супруги Егоровы внезапно стали призерами розыгрыша – и новогодний вечер для них будет проходить в ресторане, да еще и со знаменитостью. Ошеломленные и счастливые, они спешно собрались и укатили, провожаемые завистливыми взглядами Ирины Витальевны.
Ноне успела почтенная старая дева отойти от двери, как послышался новый звонок, теперь уже не столь громкий, но вызывающе долгий. Высунув нос в щелочку, она наблюдала, как Катенька, побледнев от неожиданности, встречает в коридоре моложавого человека, с которым явно знакома. Они удалились в кухню (не думаете же вы, что Катенька станет приглашать наглеца сразу в свою девичью комнату!), и там этот сорокалетний негодяй имел смелость не только настаивать на продолжении и даже развитии порванных было отношений, но даже и предложил в качестве извинительного подарка бутылку крепкого портера. Каково! Два звука – пощечины и хлопнувшей комнатной двери – были ответом на эти поступки.
Разозленный отринутый ухажер, пытаясь сохранить остатки достоинства, отступил в коридор, где и наткнулся на почти половину Ирины Витальевны – ну так удобнее было наблюдать, сами понимаете. Уверенный, по свойствам своей развращенной натуры, что Катенька непременно подслушивает, а может, и подглядывает за его действиями (в то время как ранимая натура вот уже кряду две минуты рыдала в кружевную наволочку), он самым громким и притом галантным тоном отвесил пожилой соседке несколько довольно тяжеловесных (принимая во внимание ее наружность) комплиментов и, изящно поцеловав у ней ручку, в залог будущих встреч презентовал отвергнутую бутылку. Ирина Витальевна, зардевшись, что, надо сказать, ее несколько украсило, стыдливо выслушала комплименты и подарок взяла, а также закрыла за кавалером дверь.
Вернувшись в свою комнату, она по привычке задумчиво посмотрела в зеркало, но не увидела в его туманной дымке своего лица. Нет, на сей раз в нем отразился кусочек ее прошлого: два дня командировки, южный берег моря, и вот таким же портером тогда угощал ее… Андрей? Имя стерлось из памяти, а запахи, вкус вина и ощущение любви – вернулись. Чтобы поддержать себя, она быстро, хоть и неумело, открыла бутылку и налила себе в стаканчик кроваво-красной жидкости. Зеркало еще более затуманилось и напомнило ей, что Андрей тоже говорил комплименты, и обещал будущие встречи… Врал, конечно, как и этот. Но какие они оба… милые, милые… Слёзы любви катились из глаз умиленной Ирины Витальевны, сладкие слёзы, и падали в сладкое красное вино.
А у Катеньки слёзы внезапно кончились. Что поделаешь, всё когда-то кончается. Может, и этой никчемной, всеми обиженной жизни пора бы уже кончиться?.. Девушка встала и решительно вытерла глаза. Не-ет, помирать – так красивой. Сногсшибательно красивой, чтобы они все пожалели, что не оценили… и так далее. Тщательно одевшись и наведя красоту, она притихла, и тут в тишине раздался еще один звонок – тихий, робкий и нерешительный, деликатный даже. Когда он отзвучал, тишина стала еще заметнее. Нет, вы не думайте – на улице-то вовсю шло веселье, но это же была совсем другая тишина! И Катенька, видя, что никто не реагирует, сама открыла дверь. И замерла. Вы уже поняли, что это был герой ее снов и мечтаний – нежный, стеснительный и деликатный, не побоюсь повторения этого слова. А кроме того, Он держал в руках вовсе не вульгарную бутылку, но изящный, со вкусом подобранный букет и изысканный торт. Такого человека просто невозможно было вести на кухню, и так как Егоровых, к которым он, собственно, и пришел в гости, дома не было, Катеньке пришлось исправлять ситуацию и принимать его в своей комнате, где за возвышенными разговорами и неспешным чаепитием прошла лучшая в ее жизни новогодняя ночь…
В это самое время Федотыч, уже проводив старый год парочкой хороших стопариков, вспомнил, что на кухне у него еще оставалось, кажется, немного рассола в баночке, а это, как подсказывает опыт, именно то необходимое, что лучше бы к утру иметь поближе к кровати. Итак, он двинулся на кухню и был поражен царившим там запустением и тишиной. Ни громкого смеха и разговоров молодоженов с гостями, ни болтовни Витальевны с заглянувшей поздравить (на минуточку, да) соседкой, ни рыданий брошенной Катеньки, ни звона посуды – ничего! Лишь запертая почему-то в уборной Витальевнина кошка слабо скреблась там и иногда тихо мявкала: этот зверь прошел суровую коммунальную школу.
И тут на Федотыча снизошло вдохновение и решимость. Копившиеся много лет неприязненные чувства к Егорову, а теперь и к его жене, ко всей этой круговерти людей, которые только и знают, что шуметь, не ко времени занимать уборную, плюхаться без спросу на чужие стулья и наводнять кухню запахами своих гурманских блюд, в то время как простой рабочий человек хочет по-простому, по-мужски выпить – все эти, я говорю, давно накопленные и нереализованные, по причине крайней застенчивости, чувства наконец-то нашли свой выход. Прихватив свою баночку из-под огурцов, Федотыч мстительной рукой отверз двери уборной, и, запустив кошку в кухню, оставил ее там наедине с покинутыми соседскими яствами. Хихикая себе под нос, он удалился в свою комнату, и через пару часов, чокаясь со своим отражением в зеркале, не без удальства повторял, все еще продолжая хихикать: «Ах, я подлец! Ну и подлец же я!» И, выключив радио (когда закончилась бутылка), целых три минуты наслаждался полной тишиной, после чего оглушительно захрапел.
И только кошка, безнаказанно выбирая колбасу из оливье и закусывая ее кусочком Катенькиного бисквита, была полностью и безраздельно счастлива. У нее всю жизнь было только одно желание.